Русские радикалы 1870-1880-х годов: социально-демографический портрет.
Сведения о подсудимых на 211 народнических процессах за 1871-1891 годы позволяют составить коллективный социально-демографический портрет русских радикалов.
Всего перед судом предстали 1238 обвиняемых, однако некоторые судились по два, три и даже четыре раза. Если исключить «повторников», то судилось 1160 человек, в том числе 159 женщин.
Известна сословная принадлежность 1121 из них. Относительное большинство, по сравнению с выходцами из других сословий, составляли дворяне – 406 человек (35,6%). В абсолютных цифрах преобладали представители непривилегированных сословий: разночинцы – 246 человек, мещане – 218, крестьяне – 156, рабочие – 95.
Впрочем, настоящих крестьян по роду занятий, за исключением 45 человек, судившихся по делу о «Чигиринском заговоре», среди радикалов не было («Чигиринский заговор» - попытка народников поднять крестьян на восстание при помощи подложного царского манифеста).
Все остальные крестьяне по паспорту на самом деле были рабочими, как Степан Халтурин или «первомартовец» Тимофей Михайлов, или интеллигентами, как «нечаевец» Иван Прыжов или Андрей Желябов.
Среди 940 человек, чья национальность известна, преобладали русские – свыше 580 человек, далее шли украинцы (162), евреи (90), поляки (55), белорусы (8) и радикалы еще 14 национальностей.
Подавляющее большинство из 1119 подсудимых, возраст которых известен, составляли молодые люди до 25 лет (528 человек), и от 25 до 30 лет (389 человек). Соответственно лиц старше 30 лет насчитывалось 202 человека.
Мы располагаем сведениями об образовании 760 подсудимых. 43 человека окончили высшие учебные заведения, 338 учились в университетах и институтах, 211 – имели законченное среднее образование и 120 – учились в гимназиях, семинариях, военных и других училищах.
Значительная часть студентов была отчислена за неуплату, в связи с арестом или непосещением занятий, обычно вызванных революционной деятельностью. 45 человек были неграмотными, включая 33 чигиринских крестьян.
Таким образом {революционеры 1870-1880-х годов}, это были городские, молодые и, по своему времени весьма образованные люди.
Из 1238 обвиняемых на народнических и народовольческих процессах 134 человека были приговорены к смертной казни: 43 приговора были приведены в исполнение, 91 приговор заменен вечной или срочной каторгой.
К каторжным работам были приговорены еще 292 подсудимых. К ссылке в Сибирь приговорили 200 человек, 371 человек были приговорены к ссылке на Север или по месту жительства, к тюремному заключению или заключению в арестантских, работных и смирительных домах, к военным арестантским ротам и др.
Большинство оправданий (211) пришлось на 1870-е годы, преимущественно по трем процессам – нечаевцев (42), «процессу 193-х» (90), и по «Чигиринскому делу» (39).
При этом 90 оправданных по «процессу 193-х» провели в заключении в ожидании суда по три года, а 80 из них после оправдательного приговора все равно были сосланы в административном порядке. В 1880-е годы были оправданы 30 человек.
Россия обладает своего рода политической свободой; она есть страна не менее других конституционная, только не так, как другие, что зависит от ее натуры, которая, даже друзьям в угоду, измениться не может. Как и в других странах, в России есть законы; есть и закон, которым печать учреждается и которым определяется ее независимость. Мы скажем более, и скажем совершенную истину. Печать в России, и, быть может, только в России, находится в условиях, дозволяющих ей достигать чистой независимости. Мы не знаем ни одного органа в иностранной печати, который мог бы в истинном смысле назваться независимым. В так называемых конституционных, в противоположность России, государствах есть партии, которые борются за власть и во власти участвуют. Политическая печать в этих странах служит для этих своевластных партий органом. Печать в этих странах не есть выражение совести, свободной от власти и не замешанной в интересы борющихся за нее партий. Каждый из этих органов имеет своим назначением способствовать успеху своей партии и заботится не о том, чтобы раскрыть и разъяснить дело, а чтобы запутать и затемнить его. В России же, где таких партий не имеется, именно и возможны совершенно независимые органы...
Но мы сказали не все; наша речь еще впереди. Говорят, что Россия лишена политической свободы; говорят, что хотя русским подданным и предоставлена законная гражданская свобода, но что они не имеют прав политических. Русские подданные имеют нечто более, чем права политические, — они имеют политические обязанности. Каждый из русских подданных обязан стоять на страже прав Верховной власти и заботиться о пользах государства. Каждый не то что имеет только право принимать участие в государственной жизни и заботиться о ее пользах, но призывается к тому долгом верноподданного. Вот наша конституция. Она вся без параграфов содержится в краткой формуле нашей государственной присяги на верность. Вот наши политические гарантии. Какое же правительство, не потерявшее смысла, может отнимать у людей право исполнять то, что велит им долг присяги? Надобно только, чтобы мы поняли эту конституцию нашу во всей ее силе и умели бы ею пользоваться должным образом в устройстве и ведении наших дел.
Существует байка, что когда Александру III сказали, что он потомок Салтыкова, он перекрестился и сказал: «Слава Богу, мы русские!». А услышав от историков опровержение, снова перекрестился: «Слава Богу, мы законные!».
Второй сын Александра II был рожден современным человеком, подверженным чужому влиянию и находящимся в конфликте с самим собой. Жизнь приучила его не доверять и сомневаться - как в самом себе, так и в окружающих. Несмотря на искреннее желание быть уверенным в себе самодержцем, он никогда не сможет себя переделать. Свойственная ему сдержанность наполовину основана на врожденной робости, наполовину - на нехватке уверенности в себе. Идти однажды избранным путем для него - тяжкий долг, а не плод внутреннего убеждения. Он мало прислушивается к чужим советам и мнениям - не потому, что обладает собственным взглядом, в котором не сомневается, а поскольку считает своим долгом быть и казаться независимым. Выглядеть зависящим от чужого мнения он боится больше, чем реальной зависимости. Ставший объектом множества насмешек девиз министра Мантойфеля - "сильный может отступить на шаг" - для этого монарха действует в обратной форме: будь он сильнее, он стал бы уступчивее, будь он увереннее, его не тревожила бы видимость уступок. Жизнь воспитала у него недоверие к окружающим, главным источником которого стало недоверие к себе и к собственным способностям. Сюда добавляется еще одно: именно потому, что решения даются ему с трудом, Александр III принимает их обычно с некоторой резкостью...
С внутренней неуверенностью в себе связана и неприязнь Александра III ко всему западноевропейскому. Эта неприязнь в какой-то степени основана на представлении императора о том, что хотя бы в этом вопросе он придерживается одного мнения со своим народом и обладает его поддержкой. Однако главная причина такова: для Его Величества развитие Запада остается непонятной и непредсказуемой величиной, с которой нужно как можно меньше связываться и как можно быстрее реагировать!
Это противоречие между настоящим характером императора и той задачей, которую он поставил себе и которая исключает опору на окружающих, объясняет широко известные особенности поведения монарха. Он предпочитает общаться со своими министрами и генералами письменно, а не устно, поскольку хочет избежать диалогов, к которым не готов. В силу долга он принимает сотни людей из самых отдаленных частей своей огромной империи, но не ведет с ними подробных бесед, опасаясь затруднений.
Русское общество глазами немца
...Все русские, которых еще интересует общественное благо, - либо жаждущие разрушений революционеры, либо "умники", по итогам либеральной эпохи Александра II сделавшие вывод о полной непригодности европейского либерализма как минимум для России. С поспешностью, являющейся одной из самых ярких отличительных черт северных славян, эти полусведущие люди оценивают современное развитие на основе тех искаженных образов, которые присутствовали на русской сцене шестидесятых и семидесятых годов. Отдельные гнилые плоды цивилизации они склонны принимать за урожай в целом, а неудачи, вызванные собственными же ошибками, считают признаком исчерпания всех возможностей прогрессивного развития. Свобода печати, самоуправление, независимость судов, религиозная терпимость, уважение к другим народам - все это у них считается уже пройденным этапом, набором фальшивок. Снова в чести полная противоположность того, к чему были устремлены раньше все помыслы и деяния.
В основе своей эти апостолы отрицания - такие же законченные нигилисты, как заговорщики из гнезда Бакунина и Чернышевского. Как одни, так и другие возносят хвалы грубейшему реализму и думают, что взошли на высшую ступень человеческого развития, разучившись верить, любить и надеяться. В умах консервативных врагов западноевропейского образования и свобод мистическое слово "национальность" играет такую же роль, какую у красных нигилистов - их анархические формулы...