Про "русский рок"

Наутилус я впервые услышал где-то в 89-м, в ночном эфире программы "Взгляд". Зацепило тогда сразу и не по-детски. Чем именно зацепило - сказать сложно. Был я тогда юн и романтичен. В телевизоре звучали разные ВИА и прочая Юрмала, на школьных дискотеках - Модерн Токинг, одноклассники по группе "Кино" прутся... Хотелось чего-то другого, сам-не-знаю-чего. Так вот Наутилус на эту роль ("сам-не-знаю-чего") подошел отлично, слушал его где-то года до 94-го. В это время счетчик годков тикал, с возрастом становился злее и циничнее - и в результате Наутилус как-то отошел. Теперь вот включаю временами, и не могу понять, как я раньше это слушал.

Эпиграф (к коему полностью присоединяюсь ):

"Ну, начнем с того, что, честно говоря, мне глубоко наплевать на рок-музыку."
Илья Кормильцев


Наткнулся вот на интервью - и стал лучше понимать, почему мне нравится классический Нау
Да, талантливый мужик был, царство ему небесное, и умный
Собственно всё он про русский рок и сказал. Больше и нечего.
Да и не надо.

---

...

Интервью с В. Бутусовым, июль 2003:

- ...Кого бы вы зачислили в родственные души?
- Мне всегда был близок импрессионизм - легкое парадоксальное восприятие мира, без одержимости и патологии… Когда за обычным полотном скрывается что-то чудесное, когда вот вроде бы знакомое - и чуть под измененным ракурсом…

...

И. Кормильцев, из интервью на радио "Эхо Москвы", 26.12.2004:

Ну, начнем с того, что, честно говоря, мне глубоко наплевать на рок-музыку. Это будет такая… камертон, который будет задавать тональность нашего разговора. Сама по себе рок-музыка – это конечно, замечательно; я вырос на рок-музыке с детства, с ацетатных голубых пластинок фирмы «Мелодия», которые продавались в бумажных конвертах, такие гибкие, которые делали так в воздухе «шух-шух-шух!» (изображает), если их катать… Рок-музыка – это замечательно, у меня нет никакого возражения против музыки вообще, рок в частности и музыки вообще, но понимаете, история – история, да? – человеческого существа, человеческого рода – это такой процесс, который, в общем, можно уподобить воде, размывающей плотину во время половодья. Когда вода пытается разрушить плотину, она выбирает не там, где… ну, допустим, не знаю … земля красивее в этой плотине или там лежат красивые камушки – она выбирает там, где промыть легче, да? В какой-то момент это может оказаться авангардная живопись, в какой-то момент это может оказаться рок-музыка, в какой-то момент это может оказаться, я не знаю, там, графити на стенах домов – для меня всегда имела значение сама вода, а не то место, в которое она прорывается. В тот период, в котором я начинал свою деятельность в этой жизни, в данном воплощении, это была рок-музыка. Так пришлось, исторически, но это не значит, что я вот буду теперь тупо там… ну будет сейчас мне 45, 46-й год, мне будет, там, 66, я буду говорить: «Рок-музыка это… рок-музыка, Вы понимаете…» – я не буду так говорить…


***

Из интервью с И. Кормильцевым, 2003:

- Илья, музыка и стихи "Наутилуса" конца восьмидесятых годов - были ли они революционными, носили ли революционный характер?
- Стоя на материалистических позициях, - на историко-материалистических позициях, - скажем, что революционное - это ведь функция момента и функция восприятия. А не объективная функция данного произведения. Сейчас, когда мы смотрим пьесу Ордонье - такая ветхая фигня, - очень трудно понять, почему она когда-то поднимала массы Франции на революцию. То есть, все определяется в контексте. Вообще, не существует какой-то безразмерной революционности, которая присуща тексту, музыке, художественному произведению "во все времена", навсегда. И не может быть, естественно, - она всегда конкретно историческая. Вот можно сказать, что в конкретно-исторический момент эти произведения были отчасти революционные, поскольку содержали в себе некий критический социальный потенциал, хотя он не был их главным содержанием. Это было художественное творчество, решались художественные задачи - но преломившись в определенном историческом, политическом моменте оно могло иметь и имело революционный потенциал.

Другое дело, что этот революционный потенциал был скорее эмоциональный, чем осмысленный или осознанный. В силу этого, его интерпретация, как и все настроения того времени, получилась не очень точной в социально-политическом смысле, в результате чего и произошло все то, что мы имеем сейчас на настоящий момент. Мысль моя сводится к тому, что существует искусство ангажированное - осознанно ангажированное искусство, в котором высказаны конкретные призывы социального характера, и искусство настроения, которое передает дух эпохи. "Музыка революции", как называл это Блок. И если со вторым - с музыкой революции - было все в порядке, то со первым, - так сказать, руководящими и направляющими идеями, - было скудновато. В тот момент удалось взять вверх демо-либеральной "интертрепации", которая была выпестована диссидентской средой 60-70-х годов. Эта идея оказалась доминирующей, и она интерпретировала нашу "музыку революции" в своей тональности. Хотя мне кажется, что исходно, контекст раннего российского, советского рока был скорее левым, чем правым - по объектам критики.


***

И. Кормильцев, "Великое рок-н-ролльное надувательство-2", 2006:

Как это не банально звучит, у любого явления искусства есть две стороны и две истории. Одна соответствует его метафизической сущности и обращена к вечности. Другая обращена к своему времени и соответствует сущности политической.

Политическая история русского рока по преимуществу завершена, так же как завершилась парой десятилетий раньше политическая история рока западного. Явление искусства не может долго служить точкой сборки социальных чаяний: так рок-н-ролл в западном мире еще долгое время оставался символом незавершенных революций шестидесятых. А потом выяснилось, что символ мертв — монстра рока выгрызли изнутри мыши шоу-бизнеса и термиты MTV.

Примерно то же самое случилось и с русским роком, как только окончательно исчерпал свою инерцию импульс ожиданий, сформированный в 1980-е. В этом случае обыкновенно остаточную символическую ценность пытаются присвоить себе носители противоположного дискурса, а сами создатели смысла эволюционируют en masse традиционным путем — от бунтарей к охранителям. Это случалось неоднократно в прошлом, это случится еще не раз в будущем.

Люди, прикрывающие ладонью зевок на какой-нибудь современной постановке «Эрнани», могут только недоумевать, каким образом эта запутанная разбойничья история послужила детонатором к июльской революции 1830 года и окончательному падению дома Бурбонов. Разумеется, это не мешало политическим троечникам во все времена — в попытках внести смысл в свою бессмысленную власть — хвататься за устаревшие орудия культурной войны, не понимая того, что порох в них отсырел. Ведь им просто не по силам предугадать ту новую точку, в которой общественная эмоция начинает вызревать в кристалл мобилизующего смысла — иначе они были бы революционерами.

На сегодняшний день ясно только одно — точка эта не имеет никакого отношения к русскому року. Потому что снаряд никогда не попадает дважды в одну воронку.

Метафизическая же история русского рока продолжается и будет продолжаться, пока на Земле остается хоть один человек, у которого будут звучать в сердце песни чужой молодости.

---